Я не хочу об этом говорить, но я осмелюсь об этом написать. Тут же подведу эту черту: я не хочу, чтобы после прочтения, ты подошёл ко мне и отвёл меня поговорить/попросил показать/одарил меня взглядом «понимания» или «не». Ты ничего не понимаешь — все это лишь фальшь, напускной театр сострадания. Просто прочти, а потом — ничего. Как, собственно, у меня: здесь должна остаться больная пустота с осознанием масштаба человеческой истерии. В тебе должен остаться осадок, при виде меня он просто должен усиливаться запахом своего дерьма. Последняя точка этой части моей жизни должна стать точкой этого разговора с тобой, безмолвный читатель, — я не даю тебе права говорить об этом.
Сегодня я снова тушу о себя бычки. Мне нечем себя оправдать, мне никак этого не обьяснить. Просто непреодолимое желание сделать себе больнее вместе с тем, чтобы утром волдырь одним своим видом перебивал мои лирические внутренности. Одновременно это в роде напоминания об очередной жизненной ебале, каждую из которых я переживаю на последнем издыхании.
Ты знаешь по себе о теории накопительного эффекта и если бы мой аффект от жизни накапливался — он бы взорвался венами на руках. «Вдоль, а не поперёк» — этому учил ещё Питер Гриффин и пусть это остаётся лишь заметкой в моем воспалённом мозгу, озаглавленный как: «Выход есть». Тебе тоже пора признать, что он есть всегда и теперь ты тоже понял какой. Каждому своя терапия и моя, по твоему мнению, больная и, мы оба знаем, сраная педовская ахинея, очередная показуха и текст этот — очередное желание показать, что я якобы не такая как ты. Верно, это все чушь, я — это ты.
***
Я до сих пор помню свежие аккуратные линии на теле девушки. Это как в школе подчеркнуть сказуемое в предложении «я режу себя». Я знаю, как сложно в этом признаться человечеству, мои давно зажили, сейчас они лишь приведения, которых вижу только я. А может, их просто боятся заметить. Когда я увидела это на другой, я почувствовала успокоение своей ненормальности. Когда-то увидели мои, почти зажившие — меня высмеяли. Да, у человека получается причинять боль лучше; то, что делаю я — не боль. Но на ее теле их было слишком много. Много настолько, что мне захотелось, чтобы меня пожалели. Мне стало больно вместе с этим человеком. И я тогда — это только двуногое бессилие перед ней, которая с безумным отчаянием в глазах ищет в моих спасения.
***
Я не режу себя уже три года и я действительно думала, что больше к этому никогда не вернусь, но оно вернулось само, только уже как форма моей повседневной боли за что-то, за кого-то. Я прижигаю себя тогда, когда слов не остаётся. Каждый ожог — человек, и я хочу, чтобы ты знал: именно ты можешь быть на мне экзотическим напоминанием. Я хочу, чтобы человек знал, насколько больно он может сделать другому. Этой пафосной бравадой о своей фальшивой уникальности я хочу обозначить безграничность человеческого отчаяния, от которого никому из нас не сбежать.
Я живу в томительном ожидании, когда слова снова иссякнут, но уже настолько, чтобы наступила точка невозврата способная умиротворить мое проявление бессилия. И в моих 13 причинах почему причин будет намного больше, одной из которых будешь ты. Ведь ты по «счастливой» случайности оказался самой жирной точкой (может и многоточием) на моем теле. И сколько сигарет должно быть мной выкурено, а потом затушено? Я пока продолжу, а ты в это время продолжишь отчаиваться по своему. Очевидно, нам это обоим нужно.
karinapushkova 